Николай Алеев, бетонщик

Я кладу бетон

— Бетонщик у нас — это, если хочешь знать, жонглер, эквилибрист, верхолаз...
Я смотрю на бригадира и никак не могу понять, шутит он или говорит серьезно.
— Не веришь?
Он хватает меня за рукав и тянет к шаткой лестнице, сколоченной из досок. Я едва поспеваю за ним. Спускаемся на первый этаж. Бригадир не бежит, а будто катится, как колобок, по ступенькам. Он маленький, энергичный, порывистый, черный. И фамилия у него Черных. На нем до смешного рваная телогрейка, из которой клочьями торчит вата, голенища сапог, как у всех коротконогих, подвернуты, руки в ссадинах.
— Бери баклушку! — кивает он мне на кучу чурок. — Кидай вон тому, в мохнатой шапке.
Над головами у нас подвешены на железных хомутах деревянные брусья. На брусьях покачиваются ребята, равняя их по проволоке, натянутой от стены до стены. Подкладывают под них вот эти самые «баклушки» и забивают клинья. Это — подвесная опалубка, посуда для бетона.
Я беру чурку. Она довольно увесистая. А до Мохнатой шапки метров десять.
Выбираю позицию. Чурка должна влететь в полуметровый проем между двумя брусьями.
«Раз, два, — покачивая ее, мысленно командую себе, прицеливаясь, — три!»
Бросаю. Чурка летит вверх, попадает в брус и падает мне на голову. Я шарахаюсь в сторону. Бригадир хохочет.
— Ну, какой из тебя жонглер? А если тебя туда посадить, как петушка на жердочку?!
Я молчу.
— Севрюкова! — зовет бригадир.
К нам подходит одна из девушек, пиливших неподалеку эти самые баклушки. Высокая, румяная, с симпатичными ямочками на пухлых щеках. Пряча улыбку, она поднимает мою чурку и одним махом ловко швыряет ее вверх. Мохнатая шапка протягивает руку и, когда чурка на миг зависает в воздухе, легко подхватывает ее.
— Видал? — с ехидцей осведомляется бригадир. Молчу.
— Ты по буму в школе ходил? — интересуется он.
— Ходил.
— И не падал?
— Почти.
— «Почти!» — передразнивает он меня.— А у нас всякое «почти» исключается. Понял?
Поднимаемся опять наверх. Перед нами на массивных балках лежат железные брусья шириной в два пальца. На них висит опалубка, большой деревянный ящик, в который ляжет бетон. Глубина этого ящика — метра два.
— Шагай! — рукой показывает мне направление бригадир.
Я ступаю на брус. Он пружинит, прогибаясь, меня заносит то в одну, то в другую сторону. Балансирую руками, чтобы не упасть.
— Э-э, нет, руки у тебя будут заняты! — раздается у меня за спиной. — И досок внизу не будет. Если сорвешься, пролетишь десять метров. Не очень высоко, но вполне достаточно, чтобы умереть во цвете лет.
Стою на балке и жду решения бригадира. Без работы я, конечно, не останусь, но мне очень хочется попасть к бетонщикам. Черных с глубокомысленным видом чешет затылок, испытывая мое терпение. По соседней балке ребята таскают на плечах бревна. Разгружают лесовоз. Там лежит еще одно бревно. Его стаскивает с машины паренек в солдатском бушлате.
— Чего рот разинул? — бросает мне бригадир. — Помоги ему донести полешко!
Я подбегаю к машине. «Полешко» — только что спиленная лиственница. Я знаю, она будто из железа отлита.
Берусь за конец бревна. Ребята выжидательно смотрят на меня. Только бы хватило сил забросить на плечо...
Поднатужился, поднял. Принимаю на грудь. Резко толкаю вверх и подставляю плечо. Порядок!
Идем по балке. «Полешко» давит на меня так, что еле ноги отрываю от железа. Но чувствую, что донесу.
Вот и штабель.
— Бросай! — кричит мне напарник и, увидев, что я бросил, тоже выныривает из-под бревна.
Бригадир делает вид, что проверяет, как подогнаны доски опалубки. Потом удостаивает меня взглядом и опять задумывается.
«Не падай духом!» — подмигивает мне Мохнатая шапка.
— Наш ротный старшина сказал бы в данном случае, — медленно начинает бригадир, — годен, не обучен.
И меня начали обучать. Пилю доски для опалубки, утепляю опилками бетон, кидаю «баклушки». Оказывается, это совсем нехитрое дело. Два, три раза промазал и теперь они у меня летят, куда надо...
Перед концом смены подходит бригадир.
— Как звать тебя? — спрашивает, присаживаясь на бревна.
— Николай.
— Коля? Тезка, значит, — смеется он. — Ну что там за фокусники сидят в отделе кадров? Всех Колек, Витек и Серег сплавляют ко мне. Уже скопилось шесть Сергеев, пять Витек, а ты седьмой Колька. Ну, ничего, как-нибудь разберемся.
Он окидывает меня изучающим взглядом.
— Будешь «Серая шапка».
И я стал «Серой шапкой». Утром бригадир распределяет нас по участкам.
— Серая шапка и Малокровный Сергей — на опалубку. Мохнатая шапка — делать трап...
Сергея Смертина ребята зовут Малокровным. Он весь красный, как спелый помидор — того и гляди сок брызнет. Сергей — мастер на все руки. В его активе по крайней мере добрая дюжина строительных специальностей. А это очень важно, потому что бригада у нас комплексная. Сегодня мы плотники, завтра бетонщики...
Мы скручиваем толстой пятимиллиметровой проволокой дощатый желоб, чтобы его не раздуло, когда в него ляжет бетон. Бригадир, как уж, лазит между железными ячейками арматуры, оставляя куски ваты от своей телогрейки на проволочных узлах. Сейчас он по-деловому сух и серьезен. Минуту назад мы слышали, как он распекал девушек за то, что они плохо очистили опалубку.
— А ну-ка, тезка, — оттирает он меня плечом и берет мой ломик.
Проволока глубоко врезалась в брус. Мне кажется, что она натянута, как струна. Но бригадир умудряется сделать еще два оборота и коротко бросает мне:
— Пошли!
Спускаемся по лестнице к ребятам, отдирающим с потолка доски опалубки. Потолок получился ровный, будто из листов фанеры.
— Видишь, как сработали? Художественно! — с гордостью говорит он мне, и, налюбовавшись вдоволь, прибавляет: — Учти, брака у нас в бригаде еще не было!
Я понимаю. Не было до меня. Если я слабо затяну связку, доски осядут и на потолке появится опухоль. — А теперь взгляни-ка вот сюда, — подводит он меня к стене. — Видишь?
Стена вздулась, как огромный горбыль. Из бетона торчат обломки досок.
— Бригада Егорова настряпала, — усмехается Черных. — Не работали, а деньгу зашибали! А теперь вот после смены месяца полтора будут ее долбить. И за бетон из своего кармана заплатят. А ты знаешь, сколько он стоит? Четырнадцать копеечек лопата! Досточки можно подпилить, брусочки подтесать, а бетон не подпилишь и не подтешешь. Понял? Ну, иди, скручивай покрепче...
И такие уроки я получаю каждый день. От бригадира, от Сергея Малокровного, от Мохнатой шапки — Коли Титовца... Я все время чувствую на себе заботу ребят. Однажды я нес тяжелый щит, сколоченный из досок. И вдруг чувствую, что он убавился в весе. Оглянулся. Рядом Коля Титовец.
— Силушкой ты у нас никого не удивишь. Зачем это? Оступишься — и ушибешься.
Самая опасная и трудная работа — раскладывать железные брусья и вешать на них хомуты — та самая, когда под тобой пустота в двенадцать метров. Правда, от балки до балки всего лишь метра полтора, но и тут нужна большая осторожность, а главное — тренировка. Балки, широкие, как доски. Но когда идет снег, очень легко сорваться.
Как альпинисты, висим на веревках у высокой стены, укрепляя опалубку. Обхватив ногами брусья, настилаем доски. Наш крикливый бригадир в такие дни совсем умолкает. Распоряжается почти шепотом, опасаясь расшуметься.
Я уже знаю почти всех наших ребят. Большинство приехали в Качканар по комсомольским путевкам. Молодежь. С Украины, из Белоруссии, с Кубани и Кавказа. Из Подмосковья. Одни уже поженились здесь, построили собственные хорошие дома или получили квартиры и осели в Качканаре прочно. Другие живут в общежитиях. Холостяки.
Есть у нас и местные, коренные уральцы. Из ближних поселков Иса, Валерьяновки. Каждый день ездят на машинах домой.
Коля Титовец и Виктор Синельников — одноклассники. Самые молодые из нас. Оба плечистые, кряжистые. «Неудобно, говорят, стало сидеть на одной парте с пацанами, вот мы и махнули на стройку. Благо, комбинат под боком строится. А десятый класс можно и в вечерней школе закончить».
После школы приятели думают поступить в горный институт, филиал которого открыт на стройке.
В бригаде у нас многие учатся в вечерней школе, в техникумах и институтах, в учебном комбинате. Бригадир зовет нас студентами, инженерами. Ох, и крепко нам достается от него, если что-нибудь проморгаем и сделаем не так. Однажды в ночную смену молодой мастер, недавно приехавший из техникума, не доглядел, и мы не оставили в опалубке место для железобетонной балки междуэтажного перекрытия. Пришлось утром резать доски, прорубать брусья. Вместо того, чтобы начать бетонировать, первая смена устраняла нашу ошибку и потеряла на этом два часа. Черных вышел из себя.
— Обормоты! Разгильдяи! — бушевал он на весь участок. — Чему вас там только учат? Чертежи не могли прочитать! «Не в коня корм!» — сказал бы наш старшина...
Мы не знаем этого старшину, но в нашем представлении он выглядит куда строже нашего бригадира. Видно, в свое время крепко доставалось Черных от него, если уж Николай цитирует его в самые острые моменты.
На другой день бригадир посылает нас долбить мерзлую землю. На плите, где встанет мельница, которая будет размалывать руду, самосвалы нароняли много камней, песка и глины, когда засыпали проемы между железобетонными быками. Мороз сцементировал эту массу, и она застыла плотным полуметровым слоем. Отбойные молотки получили Коля Титовец и Виктор Синельников, а на нашу долю достались каелки, которые нам собственноручно роздал бригадир. За провинность.
Метет поземка. Холодно. А Сережа Малокровный молча скидывает ватник. Я тоже следую его примеру. Каелка быстро согреет...
Острые крошки летят в лицо, набиваются за воротник, в рукавицы. Быстро устает спина. Деревенеют руки. Раз пять ударишь в одно место, прежде чем удастся отковырнуть кусок смерзшейся земли. Каелка звенит, царапая камни. Никак не могу вывернуть впаянный в глину огромный известняк. Соскользнув с него, каелка рикошетом задевает по сапогу.
— Эй, Серая шапка, осторожнее! Она, как змея, все время в ногу смотрит,— предупреждает меня бригадир.
Медленно, очень медленно продвигается работа. За целый час я наковырял каких-нибудь десяток лопат. Но вот из-под каелки сверкнули искры. Бетон. От бетонной плиты земля стала отваливаться пластами. Дело пошло веселее.
К обеду мы вымотались так, что едва доплелись до столовой. Черпаю ложкой щи, а рука дрожит. С трудом разгибаются пальцы.
— О-ох! — тяжело вздыхает Серега Мустафин, длинный нескладный парень в огромных валенках, подшитых красной резиной. — Будто из вытрезвителя вышел!
— А ты, что, бывал там? — засмеялись ребята.
— Приходилось, — тянется Серега за большой горбушкой. — Был такой грех...
После плотного обеда клонит в сон. С каким бы удовольствием растянулся я сейчас на кровати! А до конца смены еще три часа... Да что время! Нам надо сегодня обязательно очистить всю площадку. Третья смена должна поставить деревянные щиты опалубки, а утром арматурщики уже начнут вязать арматуру. У нас железный график. Не уложишься в срок — останутся без дела твои товарищи.
— Перекура не будет, — объявляет Сергей Малокровный, нагибаясь за каелкой.
Нам нельзя терять ни минуты. На прошлой неделе нашему участку вручили переходящее Красное знамя стройки, и мы дали слово не выпускать его из рук до полной сдачи комбината.
К концу смены площадка была готова, и мы даже успели продуть ее сжатым воздухом. Садимся перекурить. Как из-под земли появляется бригадир. Серега кивает ему на площадку. Ровная, чистая, она серой заплатой лежит на снегу.
— Ну, что бы сказал в данном случае ваш старшина?
Пропустив Серегин вопрос мимо ушей, Черных обходит площадку. Он доволен, но не показывает вида.
— А каелки за вас кто будет прибирать? — начинает он ворчливо. — Заметет снегом, потом ищи... Собирайте инструмент и марш в тепляк. Чего на ветру расселись?
После воскресенья мы выходим во вторую смену. Нас пятеро. Серега Малокровный — старший, или звеньевой, как принято называть у строителей. У Сереги четвертый разряд, а мы все работаем по третьему. Мы — это Коля Титовец, Сергей Мустафин, я и Ванюшка Соловьев, веселый беспечный парень с плутоватой ухмылочкой на лице. Мне кажется, если ему даже сказать, что в этом месяце мы заработали только по десятке, он и тогда лишь ухмыльнется. Однажды мы приходим погреться в бытовку и видим объявление: «Кто нашел на строительной площадке часы золотые марки «Звезда», прошу вернуть инженеру...» Ребята посмеиваются.
— Ищи — свищи!
— Не надо рот разевать!
— «Прошу вернуть»... — иронизирует детина в черном полушубке. — Найдешь дурака!
Ванюшка берет парня за плечо и поворачивает к свету.
— Ты? А я думал, кто это меня дураком обзывает?
— Почему тебя? — удивляется детина.
— Вот они, часы! — вынимает их из кармана Ванюшка. — И несу отдавать.
— Часы отдал, а топор утащил? — удивился я.
Ванюшка поглядел на меня так, будто я сморозил какую-то несусветную глупость, ухмыльнулся и ничего не ответил.
Сегодня он пришел на смену первым. Подготовил инструмент, проверил освещение. У деревянной эстакады уже стоял самосвал.
— А ну, начали бетон пластать! — крикнул он нам, включая вибратор.
Самосвалы подходят прямо к опалубке, поднимают кузов, и бетон с гулким шорохом сползает на арматуру. Только успевай поворачиваться. Надо разогнать бетонную массу ровным слоем по всей посуде, размесить, набить под железные прутья арматуры, лежащие у самых досок опалубки. В руках у нас тяжелые вибраторы, похожие на толкушки, которыми женщины мнут картошку для пюре. Вот и мы тоже мнем, месим, трамбуем вязкую бетонную массу до тех пор, пока, по словам бригадира, «не выступит молоко», — не начнет она пениться под вибратором. Если не размесишь как следует, потолок получится корявым, бугристым, и качество бетона будет плохое. Тут уж не плошай...
Все работают с каким-то упоением, забыв обо всем на свете. Бетон идет, бетон! То и дело подходят автомашины, выстраиваясь в очередь у эстакады.
— Шевелись, — раздается у меня над головой бригадирский басок.
Черных уже отработал смену, сходил домой, пообедал и не вытерпел, прибежал на участок. Бетон действует на него, как дичь на охотника. Вырвав у меня вибратор, бригадир начинает неистово метаться по опалубке, забыв о том, что на нем не брезентовая куртка, а новое полупальто.
— Эй, Мохнатая шапка, чего мух ловишь? — успевает он время от времени прикрикнуть то на одного, то на другого из нас.
Как-то бригадир мне сказал, что у трактора ДТ есть автоматический переключатель мощности. Если трактор идет на гору, мощность прибавляется, а под гору — снимается.
— Ну, а у вашего брата я должен эту мощность регулировать, чтобы вы все время в гору шли,— заключает он. — В марте у нас было сто сорок процентов, а в апреле должно быть сто сорок пять. Душа винтом, как сказал бы наш старшина. Стройка у нас какая? Ударная, комсомольская. Пусковой объект!
В руках у меня лопата. Иду за бригадиром и пришлепываю бетон, когда он достигнет проектной отметки, ровняю, заглаживаю. Поверхность бетона должна быть гладкой, как обстроганная фуганком доска. Потолок ляжет у нас, «как блинчик», по словам бригадира. Художественно!
Вдруг гаснет свет. Черных выскакивает из дощатого ящика, как ошпаренный.
— Электрик! Электрик! — возбужденно кричит он. Работать нельзя. Темно. А электрика нет. Ушел обедать.
На эстакаде ждет самосвал. К нему пристраивается другой, третий...
Я иду к преобразователю, от которого тянутся провода осветительной линии.
— Не лезь! Это не наша система! — останавливает меня бригадир.
— Да я только погляжу! — отвечаю ему. Кончик провода выскочил из толстого шланга.
Я беру его в руки и думаю: а если замкну линию? Как бы не наделать беды.
Нет, больше нигде не видно оголенных проводов. Да и сеть тут не хитрая.
Присоединяю, и всю строительную площадку заливает яркий свет прожекторов.
— Навешают все на соплях, — ворчит бригадир. — Завтра поставлю вопрос на оперативке!
И тут же набрасывается на меня;
— Бери вибратор, чего ты, как козел, топчешься! А сам смотрит на часы и хватается за голову. Оказывается, жена послала его за билетами в кино.
— Выгонит она тебя, Никола, из дому! — подтрунивает над бригадиром Ванюшка. — Дождешься!
Черных, ворча что-то себе под нос, крутится еще несколько минут возле нас, проверяет, какой привезли бетон, и плетется домой.
Машины идут одна за другой. Мы в одних рубашках. Ерунда, что шлепаются на нас ошметки бетона, летят из-под вибратора брызги в лицо. Бетон не сало, потрешь и отстало!
Вибратор сам лезет в бетон, как нож в масло. А вот перебрасывать его с места на место тяжеловато. В нем больше пуда. «Р-р-р!» — зарокочет вдруг, когда коснешься железного прута арматуры. Бетон «дышит», ползет от тебя, как расстоявшееся тесто.
Мы любим эту работу. Любим потому, что она венчает целый цикл подготовительных операций. Вот оно, междуэтажное перекрытие, которое я видел только в чертежах, рождается сейчас у меня на глазах. Я сам кладу его!
За смену принимаем сорок автомашин. Две нормы!
И только когда приходит ночная смена, сразу ощущаем усталость. Она будто наваливается на нас в тот самый момент, когда мы из рук в руки передаем вибраторы товарищам.
Идем домой. Перед нами будто груда мерцающих углей в прогоревшем костре. Это огни Качканара. Город раскинулся на склоне горы. Улицы амфитеатром возвышаются одна над другой. Мой молодой город, построенный молодыми... Как ты красив в этот ночной час!
Я иду по горе Любви. Это самое живописное место в нашем городе. Особенно весной, когда цветут липы. А летом здесь бывает очень много малины. Она сохраняется почти до самой осени, потому что люди ходят сюда не за ягодами... Сколько ласковых слов слышали уже эти липы! И сколько еще услышат...
Навстречу мне по лесной тропинке идут двое — парень и девушка. Еще издали узнаю Витьку Брускова по армейской фуражке. Это симпатичный рослый парень с буйным русым чубом. А с ним Валя-крановщица.
— Добрая ночь, Витька! — приветствую я. — Добрая ночь, Валя! Опять загулялись?
— Домой уже поворачиваем, — говорит Виктор, улыбаясь.
Вот уже больше месяца мы не видим «артиллерийскую фуражку» в столовой. Витька ест всухомятку, чтобы больше поспать. Мы идем завтракать или обедать, а он достанет из своей сержантской полевой сумки кусок колбасы или бутерброд какой-нибудь, пожует и, положив под голову чурбак, прикурнет в тепляке за печкой. На столовую всегда уходит не меньше часа.
Сядем перекурить, Витька сразу же начинает клевать носом.
— Во сколько спать лег? — спросил у него в субботу бригадир.
— В двенадцать, — не открывая глаз, пробурчал Виктор.
— А если точнее?
— Ну, может быть, в половине первого...
— Не ври!
— В два.
— Так вот почему твоя Валюха нам сегодня на головы опилки высыпала! — засмеялись ребята.
Черных достает из кармана зеркальце и толкает Витьку под бок. Тот уже задремал, не обращая на нас ни малейшего внимания.
— Погляди, как ты дошел! — тормошит его бригадир. — Кожа да кости! И голубка твоя, как муха сонная, на кране сидит. Сегодня опилки, а завтра бревна на нас полетят? В общем, так, — резюмирует бригадир, — такая любовь отменяется по технике безопасности. Понял? Теперь я сам буду тебя в столовую водить. Лично.
Я вспоминаю сейчас этот разговор и подшучиваю над Витькой, которого не в состоянии разбудить даже самые громкоголосые будильники.
— Тебя завтра когда поднять?
— Сам встану! — бурчит он.
— Мы уже домой собрались, — вставляет Валя.
— Так он тебя и отпустит.
Я прощаюсь с ними и поворачиваю к общежитию, а влюбленная пара долго еще маячит одиноко на улице.
На смену я часто выхожу чуть пораньше, чтобы не спеша пройти по весеннему лесу. На липах уже набухли почки. Повеселели молоденькие елочки. Рослые кедры с наслаждением подставляют солнцу свои мохнатые зеленые бока. Лес будто замер в сладкой истоме. А под горой в долине лежит густая синяя дымка. Ее проткнули стрелы кранов. Мне кажется, что это разлилось море. А стрелы — мачты кораблей. И наш корпус обогащения напоминает чем-то корабль, который вот-вот сойдет со стапелей и отправится по этому морю в большое плавание...
День сегодня такой теплый, солнечный, что мы чуть больше обычного засиделись на перекуре, воспользовавшись отсутствием бригадира. Он закрывал наряды в прорабской. Увидел ли он замерзшую стрелу крана, или нюх у него особый на этот счет, но он сразу почувствовал неладное.
— Как гуси! — возмущенно раздалось у нас за спиной. — Один присядет, и все возле него рядком. Лодыри!
Услышав, как он нас распекает, подлетел сотрудник многотиражки.
— Кто лодырь? Я готовлю критический материал.
— Ты что, с ума спятил! — накинулся на него бригадир. — Лучшая бригада! Какое сегодня число? Пятнадцатое апреля. А мы уже майский план скоро выполним. Понял? А ты — «ло-о-дыри!»
Мы с трудом сдерживаемся, чтобы не расхохотаться.

<<Назад Далее>>